Рыцарство без мифов

«Да, измельчали современные мужички, – говорят женщины. – Нет больше благородных рыцарей, готовых бросить к женским ногам весь мир, сразиться ради прекрасной дамы сердца с десятком великанов и любить ее беззаветно всю жизнь”… Но повстречай современная женщина на своем пути настоящего рыцаря, поверьте, она была бы в ужасе от этой встречи…

Созданный женским воображением и подкрепленный романтическими рассказами образ сильного, красивого и добродетельного рыцаря, беззаветно преданного своей возлюбленной, не имеет ничего общего с реальностью…

 «Рыцарские доспехи весили непомерно много, и рыцарь в них не мог самостоятельно залезть на лошадь».

Миф берёт свои корни от турнирных доспехов, которые действительно со временем всё больше утяжелялись, так как усиливались требования к безопасности. Но они нигде, кроме турнира, и не использовались.

Боевые доспехи же были относительно лёгкие (в районе двадцати килограммов). И позволяли комфортно носить их в течение довольно продолжительного времени (до пары суток, естественно, при условии что такие элементы, как шлем, рукавицы/перчатки и голени по возможности снимались).

"Принц Уэльский в доспехах". Антонис Ван Дейк. 1637

Так как доспехи имели грамотную систему крепления и распределения веса, тренированный человек практически не испытывал неудобств при обращении с ними и мог не только залезать и слезать с коня без помощи пажа, но и спокойно вести манёвренный пеший бой.

Между прочим, испытывая перед покупкой боевой доспех, рыцарь нередко пробовал в нем довольно смелые вещи: например, ходил колесом или танцевал с дамой. А что, - в бою потом всякое может приключиться.

Также беспочвенен и миф о том, что упавший с седла рыцарь не мог сам встать. Вставал, как миленький, если не терял сознание от повреждений. Исключение — опять же, турниры, где рыцарь действительно был запаян в броню с ног до головы, но на турнире быстро вставать после падения было и не нужно, так как падение одного из рыцарей с коня, как правило, было финальной точкой поединка.

Впрочем, правила различались от турнира к турниру, иногда и мечами махались до полной отключки.

«Рыцари дрались насмерть и гибли сотнями» vs «Рыцари были неуязвимы в доспехах».

Противоположный по форме и одинаковый по содержанию бред, проистекающий из двух различных веток рыцарских романов — «боевой» и «гламурной».

По существу вопроса, как отмечалось выше, хороший доспех стоил больше, чем крестьянин видел за жизнь; наверное, если бы он не работал, черта с два кто бы раскошелился. Летальность турнирного боя со временем снижалась, пока не стала стремиться к нулю.

С полевыми сражениями интереснее. Длительное время (приблизительно до пятнадцатого века) убить рыцаря в качественном доспехе было весьма непросто. Отсюда популярность не фэнтэзийных мечей, но всевозможных палиц, моргенштернов, дубинок, копий, алебард и подобного: вместо малопродуктивного прорубания доспеха оглушить носителя грубой силой.

“Глушеная рыба” шла на рынке, точнее, за выкуп, не то чтобы на вес золота, но в сравнимых порядках. Поэтому для распоследнего ратника передать подраненного противника сюзерену на предмет заработать (поскольку самому простолюдину получить с рыцаря выкуп не светило) означало шанс к хорошей жизни.

Надобно заметить что сдаться в плен не рыцарю, а обычному крестьянину для рыцаря было стыдно. Не то чтобы было запрещено, просто сдавшийся потом становился всеобщим посмешищем: приятели — забудут, враги — будут насмехаться, а благородные дамы отвернутся. Всего этого можно было избежать …посвятив берущего в плен не-рыцаря в рыцари.

Впрочем рыцари сдаваться в плен крестьянам всё же не спешили, а обычно старались дождаться появления кого-нибудь более-менее благородного на вид, и только затем выкрикнуть пожелание сдаться (если прошедший фэйс-контроль оказывался не-рыцарем, то его так и быть посвящали в рыцари). Так что взять рыцаря в плен для простолюдина было большой удачей но счастливчики, которым повезло, всё же находились.

Через это подавляющее большинство боевых потерь рыцарства проходило по категориям раненых и плененных, а основной причиной смерти оказывался не вражеский клинок, а воспоследовавшая гангрена (ибо до концепции антисептики в медицине оставалось протянуть буквально пару сотен лет; тот самый Львиное Сердце, каких-то десять дней агонии — и все).

С другой стороны, некоторые войны (чем особенно славились религиозно замешанные, вроде Альбигойских, и базировавшиеся на перезрелой взаимной ненависти, как например постоянно получалось у англичан с французами) велись совсем уже на другой планете не только от соображений рыцарства, но и от вполне денежной выгоды.

В таких случаях ВНЕЗАПНО обнаруживалось, что если плененных и оглушенных добивать, то рыцарям следует очень “meminisse mori”. Ну, а с постепенным распространением сначала мощных луков и арбалетов, успешно пробивавших доспехи (битва при Пуатье до сих пор считается среди историков образцовым примером), а затем и огнестрельного оружия, выживаемость рыцарей действительно стала приближаться к таковой, что в свою очередь, и привело к закату всей темы.

Стоит отметить, что появившиеся в позднее Средневековье швейцарские баталии пленных не брали в принципе (это было прямо запрещено уставом), что вело к дикому баттхерту благородных донов, когда ополчение конфедеративно-демократического государства из грязного мужичья невозбранно вырезало цвет нации. Но это уже совсем другая история и совсем другое время.

«Меч — вот оружие, достойное рыцаря».

Распиаренное клише, чьи корни теряются в веках, а именно в истории кельтов, которые поклонялись оружию. Их римско-греческие соседи главной фишкой считали копье. Меч и его разновидности — это фетиш даже не Средневековья, а в большей степени Древнего мира.

Предки демократов из ЕС пару тысяч лет назад бегали по лесам и полям с этими самыми “ковырялами” наперевес и очень любили отрубать друг другу головы. Ибо доспехи в те суровые времена мог себе позволить даже не каждый саксонский или франкский вождь, а от закованных в железо легионеров проще было бежать куда угодно, покуда цел.

Руки-ноги у всех врагов почти голые — отрубай не хочу. А вот как раз в отрубании славному “ковыряльнику” с тяжёлым клинком равных нету. То же сохранилось и в Раннее Средневековье. Трешевые скандинавские саги полны упоминаний безногих и безруких.

Надо понимать, что наравне со многим другим, металлургия — наука, получившая настоящее развитие лишь в новое время. Длинный и плоский лист металла в древности мог быть либо мягким, либо хрупким, либо не совсем то и другое, но астрономически дорогим.

Так любимая профессионалами оружейного дела «дамасская сталь», получалась сложением единожды прокованного листа пополам и повторной ковкой, - процесс повторяли несколько раз, что собственно несло огромные трудозатраты в производстве и соответствующую стоимость готового изделия.

Про булат и говорить нечего, сплавление и легирование в закрытых тиглях без точного технологического процесса по КПД сравнимо с шаманскими плясками (что не отменяет отменного качества удачных изделий).

Отсюда и легенды о древних мечах, которым сражался ещё пра-пра-прадед владельца, а то и вовсе какое-нибудь ктулху — меч был не самым эффективным, а самым дорогим и понтовым оружием. Ими не столько рубились, сколько потрясали на всяких пирушках.

Меч отлично рубит небронированную чернь, которая составляет отряды копейщиков и прочих рядовых. Им можно замечательно фехтовать, да и вообще, именно с мечом легче всего показать превосходство в скорости и мастерстве. Хороший меч даже достаточно эффективен против доспехов “эконом-класса” (так называемый «айзенпанцер», который немецкие юзеры заслуженно переименовали в «шайзенпанцер»).

К сожалению, против соперника в миланских латах подавляющее большинство мечей работают чуть хуже лома, так как весят меньше. Логичный выход — утяжелить меч, так мы получаем сначала клеймор, коим храбрые горцы рубились не одну сотню лет, а затем и расовый цвайхендер (двуручник, он же эспадон), коими вооружают грязных бородатых ландскнехтов, — им одинаково хорошо прорубается как стена копий швейцарской баталии, так и полный доспех благородных рыцарей.

Некий сумрачный средневековый хакер додумался вместо наращивания силы удара уменьшить площадь соприкосновения — так родился фламберг, меч с волнообразным лезвием. Стоил он чуть больше, чем все обмундирование, зато хорошо пробивал доспехи, почти в них не застревал, а при вытаскивании устраивал хирургический кошмар из-за нарезания краёв раны тонкими ломтиками, как зубьями пилы, что гарантировало смерть либо сразу от кровопотери либо попозже от гангрены.

Вскоре фламберг был проклят церковью как негуманное даже по меркам тех времён оружие, а попадание в плен с такой штуковиной вело к немедленной казни.

В качестве альтернативы, дубины, палицы, булавы, моргенштерны, шестоперы, боевые молоты и кистени совсем чуть-чуть неудобнее для бойни (не так удобно блокировать, парировать и делать прочие фехтовальные трюки), но качественно иначе работают против доспехов: вместо мало осмысленной рубки железа, наносят ударные повреждения сквозь обмундирование прямо в тело. «Труп выглядит как живой», что называется.

А клевцы, чеканы и прочие боевые топоры и секиры вообще произошли от инструмента для рубки дров, то есть изначально предназначены для концентрации максимума удара на минимальной поверхности. Что очень печалило мародеров, поскольку доспехи с дырками уходили барыгам со скидкой. К тому же, всё вышеперечисленное технологически представляет собою кусок металла, не важно какого качества, просто набитого на деревянную рукоятку.

И если щербина на мече для ремонта требовала наличия кузнеца и кузни (хотя бы походной), то о сохранности булавы в походе можно было не волноваться, что сделало её обязательным вторым оружием у каждого крестоносца.

Вообще, историческое значение меча есть предмет постоянных споров между разнообразными историками, реконструкторами и примкнувшими к ним читателями фэнтези. Характерно, что где-то в совсем хорошо наблюдаемом и изученном 17+ веке, после исчезновения доспехов на поле боя (по описанным в предыдущем пункте причинам), мечи у офицеров быстро сменились на предельно облегчённые шпаги (кавалеристы, впрочем, так и остались с саблями, ибо на скаку лучше разрубить, чем проколоть - меньше шансов, что оружие застрянет в трупе).

В итоге легко заметить, что по доспехам — булава, без них — шпага, без денег — копье (в отличие от всего вышеописанного не выходившее из моды вообще никогда), а меч — некий гибрид первого и второго без малейшего внимания к третьему, если не считать польский кончар или французский эсток — полутораметровую кавалерийскую шпагу.

Ну, и в итоге это непонятное орудие сомнительной полезности имеет в литературе и культуре распространение куда большее, чем в истории.

«Рыцари были жуткими грязнулями».

Рыцари были не чище и не грязнее остальных людей в тогдашней Европе. Другое дело, что по меркам просвещённого двадцать первого века «жуткими грязнулями» тогда были вообще все.

Гадить под себя, тем не менее, было не принято. Средневековые одежда и доспехи максимально облегчали процедуру справления малой и большой нужды. В то время не было штанов в классическом их понимании, а носили так называемые шоссы, представляющие из себя суконные чулки, которые подвязывались к нижнему поясу, а в пятнадцатом веке стали сшивными и заимели брагет — клапан спереди (дабы не усложнять процедуру).

Функцию защиты чресел от окружающего воздуха выполняли средневековые панцу, называемые «бре», которые имеют дальнего правнука, известного сейчас как “семейки”. Они зачастую имели длинные штанины (если это можно так назвать), которые заправлялись в шоссы. Чтоб не поддувало. Даже будучи одетым в доспех, облегчиться — дело минуты, так как доспех всегда был открыт снизу.

Но это мы отвлеклись. Суть в том, что рыцари хоть и грязнули, но понимали, что такие вещи как дефекация и мочеиспускание в бре влекут к очень малоприятным последствиям для кожи и общего здоровья.

А мнение о вони рыцарей происходило от несколько других причин - нацепи на себя плотный свитер-поддоспешник и активно помаши длинным трёх-четырёхкилограммовым ломом с полчаса под жарким палестинским солнцем. Чуешь, чем пахнет?

«Рыцари не стирали одежду подолгу».

Этот миф верен, но лишь отчасти. Дело в том, что в средневековье не стиралась только верхняя одежда. Нижняя, которая представляла из себя камизу (рубаха) и бре (трусы-семейки), стиралась по возможности часто. К тому же в рыцарской среде был популярен институт обетов — эдаких священных клятв, которые рыцарь, раз уж дал, то обязан был держать оговорённый срок и никак иначе.

Разумеется, рыцари отнюдь не давали фундаментальных обетов за редким исключением, чаще всего клялись определённое время или до определённого события носить какое-нибудь пафосное прозвище, не бриться, не стричь ногти, не мыть тело, не пить винцо, короче, всячески стеснять себя, но не во всем.

«У рыцарей была железная дисциплина».

Мы все помним из учебника по истории, что у рыцарства не было чётких прописных уставов и не было единой организации, которая бы за ними следила. Зато было понятие равенства и сюзеренства. Равенство изначально подразумевало, что все рыцари равны между собой, а правит ими только достойнейший из равных.

Сюзеренство представляло из себя иерархию подчинения, известную нам со школы: «вассал моего вассала не мой вассал». Первое и второе привносило в обычную жизнь рыцарства такие весёлые дебаты на тему что, кто и как должен делать, что порой походный лагерь превращался в знатнейший балаган.

Рыцарь олицетворял собой идеал средневекового понимания мужественности, то есть ходил “петух петухом”, “играл мышцой перед бабцами”, раздувал ноздри и опять же “играл мышцой” перед мужиками. Такой рыцарь не мог ни в коем случае позволить себя затмевать тем, кто по рангу был ниже его хоть на полмиллиметра, он всегда хотел быть самым-самым отчего часто распалялся при угрозе своим иллюзиям.

По этой причине сборы феодальных лордов, имеющих под командованием большие армии для определения, кто же поведёт всю эту ораву гордого мужичья в железе, превращались в конкурсы, в которых аргументом порой становился меч и были реальные жертвы, отчего страдала политическая успешность предприятия (не все хорошие генералы — хорошие фехтовальщики, и наоборот).

Одна из причин, кстати, почему многие рыцари предпочитали молиться Деве Марии — она не мужик, перед госпожой не ущербно на коленях стоять, в то время как перед самим Богом некоторые “железнолобые” чувствовали себя неуютно. Стоит также добавить, что для решения проблем с дисциплиной и были созданы рыцарские ордена.

«Рыцари странствовали и воевали в одиночку».

Не будем об оруженосце (одном или нескольких), без которого рыцарь — как современный гендиректор без секретарши.

Нормальный рыцарь поставлялся в комплекте с так называемым «рыцарским копьём». Куда входили он, оруженосцы, пажи и от пары-тройки до нескольких десятков конных и пеших, лучников и бойцов, с конным сержантом во главе.

Количество исходило из финансовых возможностей рыцаря, так как одевал, вооружал и платил им денежку начальник из своего кармана.

Образ странствующего рыцаря-одиночки был весьма любим авторами рыцарских романов (в том числе, средневековыми). Причины видимо те же, что и «копья» — простолюдины за людей не считались и «в одиночку» на самом деле означало, что благородного рыцаря не сопровождал никто из дворян, и даже оруженосец и тот был не эсквайер, а смерд. Благо, что ситуация когда путешествующий «в одиночку» рыцарь вдруг что-то приказывает своему слуге отнюдь не редка.

Да и публика в те времена ещё имела возможность наглядно убедиться в том, что герой рыцарского романа отличается от обычного рыцаря так же, как Индиана Джонс — от среднестатистического археолога.

Сегодня же образ из рыцарских романов для обывателя является чуть ли не единственным источником сведений, а вот культурно-исторические нюансы потерялись, из-за чего и появился данный миф.

Разумеется, рыцари-одиночки без «копья» и вообще без ничего, кроме доспеха и лошади, — вполне себе реальная историческая фигура в определенные периоды в определенной местности. Но они обычно предпочитали если и странствовать, то собравшись ватагой, порой весьма немаленькой, ибо заниматься основным источником пропитания в путешествии в одиночку — как-то совсем “не в кассу”.

«Засилье рыцарей и тысячные армии рыцарей»

Количество рыцарей по отношению к остальному населению было ничтожно («Аванта», например, приводит число в 2750 рыцарей на всю Францию и Англию вместе взятых, по состоянию на тринадцатый век).

Многотысячные армии тех самых рыцарей присутствуют только в больном воображении людей, насмотревшихся “Властелина колец”. Даже в такой величайшей битве того времени, как битва при Азенкуре, при численности французского войска в более десяти тысяч “лягушатников” количество рыцарей не тянуло и на полторы тысячи благородных лиц. И это ещё по смелым оценкам.

И пусть в войске их был мизер, рыцари являли собою тузы в колоде, самый мощный род войск — бронированную тяжёлую кавалерию, вместе с сержантами составлявшую основу любой средневековой армии.

Гораздо более многочисленная пехота — “простолюдинные” кнехты, как ближнего боя, так и стрелки — в полевом сражении была вспомогательной силой, зато оказывалась очень полезной при штурме повсеместных тогда замков.

Но удар разогнавшегося клина рыцарской кавалерии был самым страшным видом уничтожения вплоть до изобретения огнестрельного оружия и тактики пехотинцев держаться твёрдым строем с выставленными пиками.

Несмотря на то, что фаланга была придумана ещё древними греками и усовершенствована чуть менее древними римлянами, в Тёмные Века недисциплинированные варвары её успешно позабыли (по сути, стена щитов в более-менее приемлемом виде сохранилась только у тех народов Европы, у которых конная дружина так и не смогла окончательно вынести с поля боя пеших ополченцев — на Руси, в Скандинавии и т. п.).

Восстановлена была пикинерская тактика только у шотландцев к четырнадцатому веку. Хитрые чехи в то же время использовали ещё более лобовой вариант — ставить мобильные стенки из телег, нагруженных всяким хламом, снабжённых бойницами для пальбы и скованных цепями. Кавалерийский набег был вынужден распихать своими тушами вагенбург, чтобы добраться до подлой черни.

Известно большое количество битв, где гибло только простонародье. Нет, рыцари тоже рубились, но у этих было не всегда принято убивать друг друга (плохой тон, однако, потрошить собрата, благородного дона), всё больше старались либо оглушать врага, либо брать в плен. Чернь тем более старалась рыцарей не убивать.

Пленников, как упоминалась ранее, не брали только уж в совсем непримиримых холиварах, в случае народных восстаний, да и, в частности, себе-на-уме швейцарцы, не имевшие своих рыцарей и вообще не слишком богатые, чтоб ещё пленных кормить (швейцарский законодательно [!] закреплённый обычай не брать пленных послужил причиной обоюдной взаимной ненависти с рыцарями, а потом и с другими элитными видами войск позднего средневековья).

Ещё одним фактором, сдерживавшим рост количества рыцарей, было крайне низкое количество лошадей, достаточно сильных и выносливых для рыцарских утех. В отличие от железяк, которые могли быть подобраны с трупа либо достаться по наследству, лошадь приходилось растить самому либо покупать за серьезные деньги.

При этом служила она недолго (попробуй потаскай на горбу железного человека да побегай с ним галопом), легко ранилась, ни для каких других дел не годилась. Не случайно путешествовали рыцари обычно на рядовых конягах, а боевой конь отдыхал под попоной.

Последний, но далеко не самый маловажный фактор — социальный. Ближе к веку двенадцатому—тринадцатому благородные доны осознали свою элитарность и кого попало в свои ряды пускать перестали. Да и землицы свободной в Европе уже на всех не хватало, попытки же отобрать её у соседей редко кончались успехом.

Правда, в Испании был распространен особый вид “дворян-нищебродов” — идальго, у которых кроме чувства собственной важности за душой не было совсем ничего. Несколько позднее выпуск их “лицензионных копий” — шляхтичей — наладили и в Польше.

«Крепостной, ставший рыцарем, получит вольную».

В целом, это действительно правда. Но только не при Первом Рейхе (Хайлигеc Рёмишеc Райх, прозванный Наполеоном «не-Священная не-Римская и не-Империя»), там он и дальше оставался крепостным, даже получив заветную приставку «фон», герб и прочие дворянские атрибуты, юридически считаясь крепостным своего сюзерена, и вливаясь в особое странное сословие именуемое Ministeriales — это как примерно мамлюксие султаны и эмиры Египта и Сирии, юридически остававшиеся рабами, даже ставши полноправными монархами.

«Порох положил конец рыцарству».

Очень распространённый миф, который распространялся аж самим дедушкой Энгельсом (желающие могут почитать, например, статьи «Армия» и «Пехота» из пятого тома собрания сочинений). Как и остальные, не имеет с реальностью ничего общего.

Первый «звоночек» прозвенел для рыцарей во времена Столетней войны, когда призывная армия английских йоменов довольно удачно нашпиговывала стрелами французскую элиту.

Второй — гуситские войны, когда набравшую разбег кавалерию тормозили стачкой из крестьянских телег (кстати, именно в них огнестрельное оружие впервые нашло широкое применение).

Окончательно рыцарству как наиболее мощной ударной силе положила конец швейцарская братва, освоившая построение пикинёров, быстро распространившееся по всей Европе. Именно с этого времени в армиях начинают прибегать к услугам разнообразных наемников — от уже упоминавшихся швейцарцев до ландскнехтов.

Ручное огнестрельное оружие того времени (гаковница и пищаль) отличалось от арбалета в лучшую сторону только дешевизной производства и простотой освоения, но никак не пробивной силой — дорогие образцы доспехов пробивались лишь по нормали и с расстояния в несколько десятков шагов, — и к тому же заметно проигрывало по точности.

Право первой ночи

У рыцарей и прочих феодалов существовала интересная традиция. Если у кого-либо из его вассалов происходила свадьба, он мог невозбранно поиметь невесту в первую брачную ночь. Существует много теорий — делалось ли это просто ради процесса, либо из каких-то практических соображений.

Одной из самых достоверных является теория, согласно которой, так как феодал обычно являлся самым сильным и умным, либо происходил из знатного рода, соответственно являлся носителем самых лучших генов, и, таким образом, разбавлял благородной кровью “бесчисленные ряды быдла”, что препятствовало его полному вырождению.

Василий Поленов “Право господина”

Впрочем, вырождались-то как раз знатные роды, поскольку со временем все они стали друг другу довольно близкими родственниками. У простого народа же против вырождения были свои традиции, как, например, девок в жёны брать из другой деревни, но никак не из своей.

По другой теории, истоки «права первой ночи» находятся ещё в первобытном обществе, в котором существовало поверье, что девственная кровь приносит зло и болезни. Поэтому девушек лишал девственности специально обученный человек, который может противостоять злу такой крови — жрец или шаман.

Поскольку церковному пастору, несмотря на его желание, было вытворять подобное невозможно, то оставались рыцари, которых, если что, не жалко и сглазить, ну а со временем этот обычай превратился в привилегию.

Право первой ночи часто использовалось в раннем средневековье. В XII—XIII веках оно встречалось, но реже: обычно его заменяли денежным откупом. В XV—XVI Право первой ночи стало почти анахронизмом, хотя некоторые им ещё пользовались. И даже в XVIII веке встречались единичные случаи, хотя почти везде оно было запрещено. Но коррупция сейчас тоже запрещена, так что верьте, девочки, верьте…

 

---

link