“История – гвоздь, на который я вешаю романы…”

На кого более всего был похож французский романист и драматург Александр Дюма? На своего героя — Портоса из романа «Три мушкетёра».  Дюма, самого плодовитого сочинителя всех времён, оставившего после себя более 1200 томов, называли “атлетом от литературы”.  За свою жизнь он написал более 600 романов, и в каждом не менее 500 страниц…

Трудно поверить, как можно было создавать такие легкие и увлекательные романы с такой быстротой. К примеру, "Графа Монте-Кристо" Дюма печатал в течение 2-х лет в ежедневной газете. То есть, представьте, каждый день он писал по главе в 10-15 печатных страниц!

Как-то его пригласили в путешествие. “Мне ещё надо закончить два-три романа. На это уйдёт две недели”, — ответил он. С той же хвастливо-небрежной интонацией Портос говорил о своих подвигах. Великан и обжора, искатель почестей и любитель пышных нарядов, человек огромного темперамента и добрейшей души — таков был Портос, таков был и Дюма. Однажды автора «Трёх мушкетёров» застали склонившимся в слезах над рукописью. “Только что я убил Портоса!” — воскликнул безутешный писатель.

Александр Дюма учился у Вальтера Скотта искусству исторического повествования, но историю видел иначе.

Детство французского писателя пришлось на бурную эпоху наполеоновских войн. Воплощением этой эпохи был для него отец — генерал Дюма Дави де ла Пайетри, красавец мулат, Геркулес республики и империи. Подвиги генерала Дюма не слишком влияли на ход истории, но зато придавали ей блеск и колорит.

Его недаром сравнивали с героями сказочного эпоса: то он брал штурмом опорный пункт в горах, взобравшись по отвесному утёсу, то преодолевал укрепления противника, хватая своих солдат за штаны и перебрасывая их через высокий палисад, то в одиночку бился на мосту с целым эскадроном. Австрийцы звали его “чёрным дьяволом”, египтяне — “ангелом смерти”. По делам отца сын и представлял историю — эффектным зрелищем, игрой страстей, праздником успеха и славы.

Писательские позиции Скотта и Дюма находились в полном соответствии с их взглядами на историю. “Великий шотландец” всегда держался подчёркнуто скромно, даже авторство своё всеми силами скрывал. Дюма, напротив, спешил заявить о себе как о величайшем человеке Франции — Наполеоне в литературе. При этом он не слишком торопился афишировать имена своих многочисленных помощников и подёнщиков. Когда же Дюма упрекали в использовании чужого труда, он только хвастливо отшучивался: “Соавторов у меня не меньше, чем генералов у Наполеона”.

Александр Дюма воспринимал исторические события прежде всего как повод для эффектных жестов и фраз. Однажды он рассказывал генералам, участвовавшим в битве при Ватерлоо, какие героические слова там говорились. Ему возразили:

— Но всё это не так, дорогой мой, ведь мы там были, мы...

— Значит, мой генерал, вы там решительно ничего не видели...

Когда сам писатель принял участие в революции 1830 года, он вышел на улицы Парижа, как выходят на сцену. Он начал с броской реплики, обращённой к слуге: “Жозеф, иди к оружейнику и принеси моё двуствольное ружьё и двести патронов двадцатого калибра”. Однако Дюма было мало участия в массовых сценах — он хотел получить в революции роль первого плана.

Революционному Парижу потребовался порох — Дюма вызвался его доставить. Комендант гарнизона в Суассоне (что на родине писателя) и так готов был содействовать новым властям. Тем не менее Дюма изобразил свою поездку в Суассон как кульминацию героической драмы: храбрец врывается в гарнизон с револьвером в руке, жена коменданта кричит: “Негры опять взбунтовались!”, офицеры обескуражены неистовостью порыва и вынуждены подчиниться.

Спектакль на фоне революции удался. Писатель удостоился похвалы записного театрала — герцога Орлеанского, ставшего новым королём Луи-Филиппом: “Господин Дюма, вы создали свою лучшую драму”. Ударную заключительную реплику этой драмы “герой Суассона” произнёс в диалоге с одной из своих бывших любовниц:

— Вот уже полгода, как я тебя не видела...

— Что поделаешь, моя прелесть, но за это время я успел сделать ребёнка и революцию...

Мы видим: воображение Дюма даже факты текущей политической жизни способно было превратить то ли в легенду, то ли в анекдот. Обращаясь к истории, писатель стремился не убеждать, а очаровывать. Именно с этой целью он и принялся писать исторические романы.

“Что такое история? — говорил Дюма. — Это гвоздь, на который я вешаю свои романы”. Из всех сочинений Дюма, повешенных на гвоздь истории, лучшее, по общему признанию, — «Три мушкетёра».

Откроем книгу Дюма. Начинается она как будто по рецептам Вальтера Скотта. Названы точная дата — первый понедельник апреля 1625 года — и место — город Менг. Изображается волнение горожан, а для объяснения его причин даётся историческая справка:

“В те времена такие волнения были явлением обычным... Знатные господа сражались друг с другом; король воевал с кардиналом; испанцы вели войну с королём. Но, кроме этой борьбы — то глухой, то явной, то тайной, то открытой, — были ещё и нищие, и гугеноты, бродяги и слуги, воевавшие со всеми”. Судя по этим рассуждениям, кажется, что автор готовит читателя к путешествию по дороге истории.

Но уже в третьем абзаце ожидания современников Дюма, привыкших постигать историю по Вальтеру Скотту, были обмануты. Причина суматохи в Менге — не исторические противоречия, не религиозная вражда и не борьба партий, а гасконский юноша по имени Д’Артаньян, главный герой романа. С его появлением читатель сворачивает с дороги истории. Посмотрим, куда.

Описывая своего героя, автор вновь ведёт читателя по ложному следу. “Постараемся набросать его портрет, — начинает Дюма, — представьте себе Дон-Кихота в восемнадцать лет, Дон-Кихота без доспехов, без лат и набедренников, в шерстяной куртке, синий цвет которой приобрёл оттенок, средний между рыжим и небесно-голубым”. Что же получается — свернув с дороги истории, мы попадаем в мир пародии, травестии и комических положений?

Конечно, нет. Если кто и поверил автору, тому вскоре придётся убедиться в своей ошибке. Читателю не стоит ждать похождений неисправимого мечтателя и доброго безумца, одержимого поисками высшей правды.

Дюма играет внешними совпадениями. Д’Артаньян появляется в Менге на мерине, напоминающем Росинанта, тощего коня Дон-Кихота. Над конём и всадником насмехаются; это приводит к ссоре, которая заканчивается для Д’Артаньяна так же, как и многие подвиги Рыцаря Печального Образа, — палочными ударами.

Сходство ситуаций подталкивает к сопоставлению характеров: “Дон-Кихоту ветряные мельницы представлялись великанами, а стадо овец — целой армией. Д’Артаньян каждую улыбку воспринимал как оскорбление, а каждый взгляд — как вызов”. Сравнивая, автор лукавит: юноша горд, отважен и безрассуден, но без всякого донкихотства.

Гасконец совсем не таков, каким кажется на первый взгляд. В нём прекрасно сочетаются отчаянная храбрость с “быстротой тончайшего наблюдателя”, безрассудство искателя приключений — со здравым смыслом, искренность и юношеский энтузиазм — с расчётливостью, честь и благородство — с умением вести интригу.

Персонажи романа постепенно распознают способности Д’Артаньяна. Сначала по его улыбке угадывают, что он “отнюдь не глупец”, затем замечают: “Он, бесспорно, умён”, наконец, признают: “Этот гасконец необычайно сообразителен”; “он умнее всех нас”.

“Д’Артаньян был человек не совсем обыкновенный” — так автор уже в пятой главе характеризует своего героя. То же самое можно сказать и о герое Сервантеса. Но если Дон-Кихот необычен своим отрывом от реальности, несовпадением с течением жизни, то Д’Артаньян, напротив, замечателен своим удивительным умением приспосабливаться к окружающей действительности, умением жить весело и полнокровно.

У “этого гасконца” есть всё, чтобы добиться успеха и обрести счастье в этом мире, — ловкость и выносливость, стойкость и жизнелюбие, бодрость и бьющая через край энергия. Он “не раскаивается в прошлом, верит в настоящее и полон надежд на будущее” — полная противоположность Дон-Кихоту!

Зачем же автор обманывает читателя, зачем понадобилось сравнение Д’Артаньяна с Дон-Кихотом? Чтобы добиться наибольшего эффекта, как можно сильнее воздействовать на читателя. Д’Артаньян — как младший сын из сказки. Отцовская шпага и старый мерин — вот и всё богатство, с которым он отправляется в путь. Чем ниже изначальное положение героя, тем больше сочувствует ему читатель. После первых неудач героя (осмеяния и побоев) радостнее и удивлённее воспринимается его последующее преображение.

Так куда же направляется Д’Артаньян? В восхитительный, но небывалый мир. Читателю «Трёх мушкетёров» не удастся перенестись во Францию XVII века. Картины прошлого в романе — лишь эффектные декорации для представления удивительных подвигов и увлекательных приключений. Автор обещает увлечь читателя — игрой тайных интриг (их символ — плащ), героической игрой поединков и боёв (их символ — шпага). Так и принято называть тот тип романа, что создал Дюма, — “романом плаща и шпаги”.

А путь Д’Артаньяна — наверх, из обыденного мира трактирщиков, лавочников и провинциальных дворян в сказочный мир высшей знати. Там — при дворе — всё не так, как у простых людей, там всё “самое-самое” — и мысли, и слова, и дела.

Чудесное восхождение Д’Артаньяна начинается с лестницы, ведущей в приёмную капитана королевских мушкетёров — господина де Тревиля. Смущённый юноша здесь ощущает себя Гулливером среди великанов, простым смертным среди полубогов. Уже имена мушкетёров вызывают у него ассоциации с античной и библейской мифологией: Атоса он сравнивает с Ахиллом, Портоса — с Аяксом, Арамиса — с Иосифом Прекрасным. А тот, кто правит этими героями, — сам де Тревиль — представляется Д’Артаньяну не иначе как Юпитером-Громовержцем.

В волшебном доме де Тревиля на бедного гасконца обрушивается море страстей. Здесь в гневе “дрожат”, “до крови кусают губы”, “изо всех сил сжимают эфесы шпаг”, слова ярости “словно удары кинжала, вонзаются в грудь слушателей”. Ропот недовольства перерастает в бурю проклятий: “Тысяча чертей!”, “Бог и все его ангелы!”, “Смерть и преисподняя!” Взгляды мушкетёров — “пронзительные”, любовь — “горячая”, они “терзаются любопытством” и бросаются друг к другу “в порыве восторга”.

Подъём по лестнице к кабинету де Тревиля становится первым и самым тяжёлым испытанием Д’Артаньяна. На нижних ступеньках лестницы он поражается лихости мушкетёрской боевой игры — “а между тем до цели было ещё далеко: оставались верхняя площадка и приёмная”. На площадке юный провинциал теряет иллюзии в отношении женского пола, в приёмной — политические иллюзии. С каждой ступенькой сильнее его волнение: на площадке он краснеет, в приёмной трепещет, в кабинете де Тревиля “ощущает непреодолимое желание спрятаться под стол”, более того — он “готов провалиться сквозь землю”.

Бьющееся сердце, жалкая улыбка, ощущение неловкости — такова первая реакция простого гасконца на чудеса и тайны Парижа. Пропасть отделяет его от божественных мушкетёров. И что же? Д’Артаньян преодолел её в три прыжка: одного за другим он вызывал на дуэль трёх лучших мушкетёров — самих Атоса, Портоса и Арамиса.

Такова динамика романов Дюма. Пружина сюжета сжимается в первых двух-трёх главах. Одна случайная встреча, другая — и пружина разжимается, действие становится стремительным, каждая минута меняет ситуацию. А читатель, подхваченный вихрем событий, лихорадочно листает страницу за страницей.

Только что гасконец готов был драться с каждым из трёх мушкетеров по очереди. Минута — и вот уже все четверо атакованы враждебным отрядом гвардейцев кардинала. Ещё минута — Д’Артаньян принимает сторону мушкетёров. Ещё несколько минут — и он победитель, принятый в круг избранных, ставший другом трём прославленным друзьям.

Однако сюжетная волна возносит Д’Артаньяна ещё выше — к заоблачным высям придворных интриг и заговоров. Там, как на Олимпе, небожители борются друг с другом; в их делах и должен принять участие юный гасконец. Верховные божества «Трёх мушкетёров» составляют что-то вроде европейского треугольника. За уроженку Испании французскую королеву Анну Австрийскую борются всесильный французский министр кардинал Ришелье и могущественный фаворит английского короля Карла I герцог Бэкингем.

Анна Австрийская привлекает двух властителей Европы своей неземной красотой. Для её описания Дюма не жалеет эпитетов: “походка богини”, плечи “поражают красотой очертаний”, глаза — “совершенство красоты”. При появлении королевы Бэкингем не может не “застыть” — он “ослеплён”.

Но и сам герцог достоин её. Существование его — “сказочное”, власть — “неслыханная”. Его прихоти и капризы “то будоражат, то успокаивают” подвластную ему страну, он не признаёт “законов, управляющих другими людьми”, стремясь прямо к цели — “ослепительной и высокой”. При этом он “самый красивый вельможа и самый изысканный кавалер как во всей Франции, так и в Англии”.

Влюблённый Бэкингем обрамляет свою безграничную страсть в риторически завершённые формулы: “Каждая встреча с вами — это алмаз, который я прячу в сокровищницу своей души”. Он бог поэтической страсти, возвышенного порыва.

Полная противоположность герцогу — кардинал Ришелье. Тщедушный, с “кривыми ногами и сутулой спиной”, он “поддерживает войну с Европой одним напряжением мысли”, помноженной на “неукротимую силу духа”. При первом своём появлении в романе кардинал показан во всем величии своего ума. Он успевает одновременно плести сразу несколько интриг, не упуская из виду ни одной мелочи, ни одного хода в игре.

Склонившись над картой Ла-Рошели, Ришелье продумывает план будущей осады. А в то же время он, выслушав донесения о неудаче прежнего плана против Бэкингема, с ходу изобретает новую комбинацию. При этом он ещё успевает допросить г-на Бонасье, за десять секунд раскусив его и за несколько минут сделав своим преданным шпионом. Кардинал — бог анализа и стратегического расчёта.

Все расчёты Ришелье, как и порывы Бэкингема, направлены на одно — завоевать сердце Анны. Главное историческое событие, описанное в романе, — осада Ла-Рошели (1627–1628) — скрыто уподоблено мифической осаде греками Трои. Как причина Троянской войны была в красоте Елены, так и причиной войны с гугенотами Ла-Рошели — чары Анны Австрийской.

Только чтобы ещё раз увидеть королеву, Бэкингем готов заплатить жизнями тысяч людей. Той же ценой — ценой пролитой крови — кардинал Ришелье собирается отомстить своему более удачливому сопернику. Так любовь определяет европейскую политику, решает судьбы держав.

А что же Д’Артаньян? Едва появившись в Париже, он с ходу вмешивается в игры богов. Королева имела неосторожность подарить Бэкингему алмазные подвески, ранее подаренные ей королём. Подвески отправляются в Лондон. Этим хочет воспользоваться кардинал; его цель — уличить Анну перед королём. Д’Артаньян призван спасти королеву, помочь Бэкингему и смешать карты кардинала.

Во власти Дюма пустить сюжет вскачь. Д’Артаньян за три дня преодолевает путь, полный опасностей, — от Парижа до Лондона и обратно. И успевает минута в минуту: королева получает желанные подвески как раз к началу Марлезонского балета. Так, благодаря Д’Артаньяну, Анна Австрийская добилась “неслыханного торжества” над кардиналом. Добыть подвески — это поручение сродни сказочному невыполнимому заданию. Д’Артаньян справился — а это почти что сказочное чудо. Но вот вопрос: обрёл ли он сказочное счастье? Что ждёт его в конце сказочного пути?

По Дюма, страсть своевольно управляет миром, сея беды и раздоры. Разрушительную силу любви познал и Д’Артаньян. Чувство к шпионке кардинала, коварной и злой леди Винтер, или миледи, заставило гасконца совершить сразу три предательства. Во-первых, он предал свою возлюбленную, госпожу Бонасье, которую миледи на время вытеснила в его сердце.

Во-вторых, он предал Кэтти, служанку миледи, любовь которой гасконец вероломно использовал в своих целях. В-третьих, он предал саму леди Винтер, прикрывшись личиной любимого ею графа де Варда, обманывая её в письмах и под покровом ночи. За это героя романа ожидает возмездие: вместо сказочного пути от несчастья к счастью он проходит путь разочарования.

Любовь чаще всего приносит несчастья героям «Трёх мушкетёров» и уж во всяком случае не приносит счастья. Читатель по привычке ждёт, что роман завершится свадьбой героя. Эти ожидания напрасны.

Закон «Трёх мушкетёров»: любящие не приобретают, а теряют. Бэкингем погибает, сражённый рукою влюблённого в миледи пуританина Фельтона. Кардинал может быть удовлетворён одной лишь местью. Анна Австрийская теряет возлюбленного, не приобретая доверие супруга — французского короля Людовика XIII.

Если уж любовь так жестоко играет богами, что говорить о простых смертных! Оскорблённая леди Винтер подсыпает яд возлюбленной Д’Артаньяна — госпоже Бонасье. Много лет назад та же женщина — миледи — разбила сердце Атоса.

Роман Дюма живёт жгучими контрастами. Вот и Д’Артаньяну пришлось с вершин придворного олимпа заглянуть в адскую бездну. Юношеское опьянение любовью сменяется ужасным открытием: оказывается, любовь может быть орудием зла. Его воплощением является миледи. Читателю кажется, что она уже не агент Ришелье, а посланница ада. Д’Артаньяну душа миледи “представляется какой-то бездонной и мрачной бездной”. Она и сама видит себя как “непобедимую злую силу”.

Зачаровывая своего тюремщика Фельтона, она поёт “со всем обаянием и всей чарующей прелестью, какой наделил её дьявол”. Побуждая Фельтона убить Бэкингема, она клянётся именем Бога. А оставшись одна, говорит: “Мой бог? Безумный фанатик! Мой бог — это я и тот, кто поможет мне отомстить за себя!”

Так каковы плоды любви в мире Дюма? В лучшем случае — несбывшиеся мечты, утраченные иллюзии; в худшем случае — смерть. «Три мушкетёра» оказываются сказкой с грустным финалом.

Неужели роман Дюма заканчивается плохо? Неужели нет ничего сильней разрушительной любви? Всё не так однозначно. Есть сила превыше власти любви. Эта сила — дружба.

В дружбе мушкетёров есть совершенство дополняющих друг друга элементов. Союз четырёх друзей — соединение четырёх лучших качеств французского национального характера (благородства Атоса, силы и добродушия Портоса, изящества и остроумия Арамиса, предприимчивости и кипучей энергии Д’Артаньяна). “Один за всех и все за одного” — девиз друзей, помогающий им преодолевать все преграды. Их союз — “необыкновенная, четырежды увеличенная сила, с помощью которой можно, словно опираясь на рычаг Архимеда, перевернуть мир”.

В мире Дюма любовь разрушает — дружба восстанавливает. Благодаря дружбе мушкетёров была спасена честь королевы. Дружба вершит правосудие: справедливость восторжествовала, и миледи понесла наказание за все свои злодеяния. Самые невероятные подвиги совершаются усилиями друзей: во время осады Ла-Рошели Атос, Портос, Арамис и Д’Артаньян выстояли полтора часа против множества противников. Даже всемогущий кардинал не может одолеть этот узел, связанный вчетверо.

Но главное всё же не в этом: дружба возвышает и облагораживает характер каждого из мушкетёров. Дружба воспитывает — прежде всего юношу Д’Артаньяна: благотворное воздействие друзей превращает удачливого искателя приключений и карьериста в добродетельного человека.

Подведём итоги. В одном из эпизодов «Трёх мушкетёров» герцог Бэкингем прямо цитирует слова Людовика XI из «Квентина Дорварда» Скотта:

“— Мы говорим: «Горд, как шотландец», — вполголоса произнес герцог.

— А мы говорим: «Горд, как гасконец», — ответил Д’Артаньян”.

Эта цитата — не присяга Дюма на верность Скотту. Скорее — заявление своей независимости от “великого шотландца”. Так как же соотносится исторический роман Вальтера Скотта с “романом плаща и шпаги”?

Цель Скотта — воскресить прошлое, постичь смысл истории. Поэтому «Квентин Дорвард» стремится к единству действия: все события группируются вокруг главной сюжетной линии — путешествия вымышленного героя по дороге истории.

Цель Дюма — произвести максимальный эффект. В поисках эффектов автор «Трёх мушкетёров» ведёт множество сюжетных линий. Это позволяет ему контрастно чередовать эпизоды, бросая читателя из холода в пламень. Лишь бы всё было “очень”: очень весело, очень остроумно, очень проницательно, очень ловко, очень страстно, очень страшно.

Игра Дюма с историей тоже должна произвести сильный эффект на читателя. Поражает лёгкость решения. Где скрытая пружина истории? В любовных прихотях исторических деятелей. В чём логика истории? В ловкости и изобретательности злодеев. В доблести четырёх друзей. То есть в личных качествах персонажей.

Так исторический роман становится авантюрным.

 

Михаил СВЕРДЛОВ